Зебинисо

1916 год, двадцатое мая, Туркестан, горный кишлак Джизакского уезда спит глубоким сном, еще кое-где слышны сверчки, собаки притихли, устав от перекрестного лая. Зебинисо спала крепким сном, двухмесячный первенец, тихим плачем сбудил её, она не открывая глаза, машинально протянула руки, рыская в пространстве бешик, рука уцепилась за край деревянной дуги и стала качать, убаюкивая, это его не успокоило, она стала качать сильней, а голос его прорезался еще громче, тогда мать тяжко открыла глаза, тяжесть сна давила на века, привстала, вспоминая какой же грудью кормила накануне, сон был силен, чтоб трезво мыслить. Ребенок припал к соску, еще чуток всплакнул, жалуясь матери «инга- инга», а она тычет ему грудью, все замолчал, сон её пропал, покормив его, целует и щебечет ласковые слова, в его глазах ни капельки сна, развязала его руки, пусть играется, она зевнула, поспать бы еще чуток, сползла в постель, растянулась хрустя костями, обняла подушку бут-то мужа своего, его неделю как нет, все мужчины в Джизак подались, указ Царя Уруского «о том, что все от девятнадцати и до сорока трех призывались в русскую армию на тыловые работы» переполнил чашу терпения, подняв весь Туркестан, взбунтовался народ, но её мысли не там, она нежилась в объятиях дорого, любимого, губы покусывая себе, ночи вспоминая и одурманенная задремала.
Ребенок паря ручонками,  исцарапал лицо и заорал, «просыпайся - твердит она – вставай!» опять грудью его утихомирит , а мысли её уводят в облака «все! хватит изводить себя» пришпоривает она себя.
Донеся глухой далекий перестук копыт, «может, ослышалась, нет, нет, это лошади скачут!» В сею секунду сон, окончательно улетучился «Не уж-то Бог слова мои услышал» обрадовалось она, собрала волосы, накинула платье и убрала постель, взор малыша неустойчиво следовал за движениями матери. Она вышла из комнаты в доме тишина, все спят, тихонько прикрыла дверь, выходя на двор стоящий горделиво немного высоко, а на склоне как на ладошке, лежит кишлак, было темновато, одной линейкой свет ступал, старалась разглядеть трудно, не видно, только слышен гул, а ей не терпеться скорей бы увидать любовь свою, по лестнице взбежала на глиняную крышу, все равно не видно, присела на корточки, напригая очи свои, вновь пристала, тщетно.
Решила посидеть подождать, но вспомнила малыша, и разом вниз спустилась, малыш спал присвистывая, она ему туго ручки обвязала, и бешик вытащила на двор, под большим цветущим деревом, на топчан из глины, расстелила ковер и курпачи, поставив бешик, сама как угорелая белка на крышу понеслась, внизу в кишлаке она увидела, вышел из дому старик с длиной бородой, тощий и длиннющий, улыбнулась она, припомнив как вчера с девчушками про рост его песню шуточную сочиняли, к дороге путь он взял, всматриваясь в даль, кишлак просыпался потихоньку.
Немного погодя, прорезался силуэт лошадей и всадников, сердце её с трепетом забилось все сильней, они неслись вихрем, столбом подымая дым за собой, вот и всадники видны отчетливей, её зоркий глаз усмотрел урусов солдатскую одежду, коленки пошатнулись, чуть не упала с крыши, тряся землю приближались страх нагоняя на неё, вот еще чуток, и клич воинственный прорез ей уши, блеснули шашки, и первый всадник на лету снес голову старику, она вскричала, а тело старика втоптали в землю, всадники рассыпались по дворам, донеслись крики, вой, свекровь выбежала с двумя дочурками близняшками, не понимая, кругом оглядываясь, Зебинисо всех забыла, не помня себя развязала дитя, и побежала в сторону в тандырхона, в детстве играя прятки она пряталась в тандыре и никому в голову не приходило искать её там, и сейчас в минуту опасности бессознательно неслась она скрыться в утробе тандыра, прижимая к груди малыша, она влезла в него закрыв, крышку горла за собой. Ребенок затвердел от плача своего, покраснел,язычок как лепесток, она начала качать, убаюкивая, уф, вот он вскричал с голосом тонким, она ему грудь- он не берет, «тихо сынуля, тихо» вновь грудь ему, он замолк.
Раннее утро было залито кровью, выстрелами, криками с беспорядочным стуком копыт, деревянная крышка и толстый слой глины, большого тандыра, заглушал эти звуки. Услышав стук копыт несущий к ним во двор, дрожа, она читала все заклинания, все суры, из Корана заплетаясь и путаясь от страха. Зовя на помощь, кричала свекровь и сестра мужа, она закрыла уши, уложив малыша на золу, за всю жизнь она не слышала таких криков, как миллионы игл вонзающих в тело, утихло все, скрутилась обручем от боли сердца, вонзив в ладони ногти до крови, затем возле неё крича, слуга пронеся за ним галопом всадник проскакал. Она лежала, затаив дыхание, ребенок грудь сосал, внизу в кишлаке шум все крепчал, «ушли из дома нашего» подумала она, нет кто-то крутиться, конь не бежит, устало топает ногами, может всадника убило, шаги приблизились к её стороне, она как струнка напряглась. Конь остановился, звеня стременами, на землю соскочил солдат дыша не ровно, сел на глиняную поставку у тандыра, что-то сказал, не поняла, не знала их языка. Вдруг малыш возьми и на весь голос заори, она рукой рот ему заткнула, но поздно, солдат вскочил, скорее от неожиданности и саблю уронил, подошел к тандуру и медленно крышку отварил, Зебинисо смотрела в смерти глаза, забыв о страхе, оскалив зубы, ребенок задыхался.
- Убьешь, пусти! – он всунул внутрь руку и отдернул её, ребенок посиневший, дрожа глотать воздух начал.
- Ты не пужайся, баб не рублю, и в обиду тебя не дам – он сел на прежнее место – ты сестричка сиди тихо, а кто придет я сам сгутарюсь, у меня дом трое, сыночек младшой, атаманом растет……… эй – тяжело вздохнул - шо я делаю, утоп в крови невинной, от ума отойди ей Богу, это война не для меня, жененка спросит, как мужинек воевал, в ответ буду держать, вражина бабье да дитё! Нет, это не по мне, оставь, отвоевался, тоскую по родным, зараз бы дома оказаться, эх!..... – он расстегнул пуговицу вытер шею, вытащил самокрутку и закурил – ты не пужайся…….. а у нас поля ровные-е, да…..до горизонта ровные-е, ишо рядом с домом речка…….. ты бусурманка на своей земле и вправду мужья за оружия взялись, коль с миром ворота настежь, а коль войной то штыки, понятно дело – её настороженность чуток спало, вытащить голову она не решалась, его слова были мягкими, не убьет заключила она.
Он курил попыхивая, конь немного постояв, сел, облокотился на бок, отмахиваясь хвостом от мух, большущие черные глаза смотрели на хозяина, моргая длинными ресницами.
Еще кого-то несло сюда, на всех порах огревая лошадь, пронеся по двору и подымая на гребни коня, остановил его возле тандырхана офицер.
- Че ранило? – крича, хорунжий спросил.
- Нет – дымя, ответил тот
- Та чего уселся, вставай, сотник кличет всех, пора в Фариш
- Устал я воевать, грех бабье и стариков рубить
- Ха-ха, ты чего Никола, ишь чего выдумал, не дури, па-кеда в лоб пулю не пустил
- Нет…….
Из тандыра послышался, плачь ребенка
- А вот оно шо, сучку с щенком добыл, молчишь, сам набаловаться решил, ну показывай бусурманку, молода?
- Отойди, не тронь!
Не спускаясь с лошади тот подошел под навес
- Иди с миром не тронь ради Христа прошу!
- Ха-ха-ха видно тебе крышу понесло Никола
Казак встал, поднял лежавшею саблю, взмахнул, до крови вонзив в горло офицеру
- Предупреждал…… - тот попятился назад, истекая кровью, сильно дернул за уздечку что лошадь присела на задние ноги, повернулся и ускакал.
- Не пужайся, шо я тебе гутраил, защищу – сделав круг по двору, весь побелевший вернулся офицер, вытащив наган он на скаку несколько раз выстрелил в дезертира, казак вытянулся во весь рост, повернул голову их глаза скрестились, собрав в последний раз уходящие силы хотел сказать но вымолвил захлебываясь в крови
- Эх…эх.. - и замертво упал.
Офицер припал к гриве в крови, он потерял всю власть, предал себя в руки смерти. Молодая, переживая ужас, лежала тихо в своем укрытии, долго пролежала, пока не услышала отдаляющие стуки копыт идущие в сторону Фариша.
Тело её затекло, в горле пересохло, дите испачкал пелена, плечом откинула крышку, сгорбившийся стала вылезать, не удачно поставила на подставку ногу, соскользнула и неуклюжи, приземлилась лицом на землю, правду говорят «сорок душ у баб» подумала она, сразу вскочила услышав плачь дитя, она его в руки взяла и крепко обняла он притих, пошла к дому, солнце светило во всю, бут-то темной пленкой покрылось небо. Свекровь лежала животом в лужи крови, она вошла в дом пусто, окликнула
- Фотима! Зухра! – нет ответа, бросило взор в сторону кишлака, отставшие в живых сновали туда-сюда, разрывая горло от горе, несколько домов горели, на улицах и дворах лежали трупы. Она отвернула голову, дурно стало её, вскружилась голова, села возле бешика, невмоготу совсем, мгла покрыла затуманив глаза……
Сказать, что она была избалованной, было бы неправдой, скорее она была любимицей отца, из всего подымала озорной, заразительный смех, за это к ней тянулись и любили и родственники и подружки и слуги, с подружками собирались под большим тутовником и играла на дутаре, голос её нежным эхом, сладостно покрывал кишлак, закончить петь, смех девчачий зальется по округе, вновь запоет, переполняю душу радостью, любовью, порой глубокими мыслями, отец ей позволял, он слушал издали не нарадуюсь, и только мысль что пришла пора выдавать, скребло до боли душу.
Много сватов достойных и недостойных, тянул он, ждал, жена трезвонит «вы так девой, старой перепелкой оставите свою!» в ответ хмуриться, слово не проронит.
Однажды из соседнего кишлака, то что, ближе к Фаришу, с сыном и несколькими родственниками приехал сватать дочь, брат богатого Хазратбая, тот жил в Джизаке, но родом с этой местности он был. По почести встретил, увлажил, но побоялся, приглушит байский родственник голос дочери, крутил и так и этак, отказал, аж его родственники ахнули, ушли сваты не с чем.
Вечером, сидел он дома в кругу друзей, к его дому подъехал джигит молодой, конь пыхтел, топал ногами, подняв гордо гриву, слуга прибежал «Молодой человек, по личному делу к Вам пришел хозяин» «Так пусть войдет» «нет, отказывается» «хмм», он вышел, а за ним шеренгой потянулись друзья.
На коне восседал гордо молодой крепкий парень, лет двадцати трех, не спустился, не поздоровался, прижав, он губы сквозь зубы процедил
- Сегодня вы отцу моему отказали, завтра они придут еще и после завтра, откажите, украду вашу дочь как казак степной, и ищите меня, не найдете!
Все это время конь притопывал к каждому его слову, словно они срослись и сердце у них одно, и кровь и легкие одни, в глазах огонь и казалось что перед тобой великан, мощной силы незнающий преграды.
Оцепенел, за всю жизнь с ним никто не смел так с ним обращаться, пока опомнился, в пыли укутался, «Вот и ему дочь отдам!» и радостный от этого решения, улыбкой счастья озарился, засмеялся «Ну джигиты!» друзья в растерянности не поймут, чем вызван смех и радость. Выдал он дочь и каждый день в молитвах благодарил, а дочь запела, другие ноты звучали нынче, прозвали Вишенкой, там, куда на веки ушла она, покинув отчий дом. Вишенкой за то что весной цветет красивою листвой, душу обогревая теплом, Вишенкой за то что сладко было с ней, печаль сгоняло далеко, и муж стал Вишенкой любимую называть. Кишлак зажил по-новому, девчата и невестки украв часок от дел домашних, спешили на холм высокий с Вишенкой побыть, послушать песни и посмеяться вдоволь, их отпускали родители и мужья, так как, вернувшись, несли часть её луча….
….. она приоткрыла глаза, не поняла сперва, то увидела, опять глаза закрыла и открыла, десятилетние близняшки, изодранные, голышом, весели, выпучив глаза, в одночасье в душа в пустыню забрела, и обратилась в саксаул без листьев, без цветков, только искореженный ствол да иглы длины в ветвях……. И нет Вишенке
Вероятно, она бы умерла, если бы не природа что одарила, сердца материнское защитой своего дитя, его плачь, от смерти её увлек, поплакал, замолчал и первую долгожданную улыбку подарил «Нет, жить я должна, хотя бы ради этого малыша» пришла в себя она.


Продолжение следует

ВИЗА В АМЕРИКУ

-Разреши и мне взглянуть на американскую визу, – моя мать взяла паспорт. Я молча смотрю на неё. Она пролистала паспорт, отодвинув со скрипом массивный стул, присела возле меня.
– Значит, десятого октября тебе нужно быть в Америке? – как-то грустно спросила она.
– Да! – радостно воскликнул я.
Она дрожащими руками протянула мне паспорт.
Радости моей не было границ, само слово Америка было таинственным, а этот клочок бумаги являлся шансом, открывал дорогу в неведомое путешествие, давая воочию испытать свою судьбу. Обладателям этого золотого ключика завидовали многие, а еще больше, мечтали заиметь такой же ключик. Его ценили за то, что он давал возможность заработать деньги, доллары, тысячи и тысячи долларов в далекой стране, в тысячи километров от родного дома. Им дорожили! Как и многие в этот момент, я считал себя самым счастливым человеком в мире, у меня есть виза в Америку!
Очутившись в Америке, я проколесил все страну с востока на запад; и устроился работать в одной из знаменитых гостиниц на побережье Тихого океана. Проработал два года. Мать я оставил одну, каждый месяц отправлял ей заработанное до копейки. Но всякий раз, когда говорил с ней по телефону, мое сердце сжималось от боли в груди. Она, заливаясь слезами, просила вернуться, а я злился, иногда грубил ей, а порой долго не звонил. Не понимал ее… А на днях происшедшая история в миг перевернула душу, я не знаю, почему вам рассказываю, может, изливаю свою боль, а может, каюсь перед матерью за ее слезы, не знаю? Но слушайте.
Счастливец с визой покидает семью, старую матушку, отца- старика, жену с детишками, которые еще не ходят в школу, и малыша в утробе жены. Она провожает его со слезами. Не может сказать: «Не езжай!». Рядом его родители, стесняется их, зажав губы, её глаза говорят: «Кто я без тебя в этом доме? Кто будет рядом в радости и печали? Кто? С кем я буду делиться сокровенными мыслями, кого буду ждать вечерами, прислушиваясь к каждому шороху и спозаранку шутя будить: «Вставай, засоня, уже обед на дворе».
В ночь перед отъездом она не сдержится, прося и умоляя его не ехать в эту далекую и незнакомую страну. «Пусть мы бедны, пусть не как у всех наш дом, пусть я хожу не в дорогих платьях, и нет у меня золотых украшений. Будь с нами, не оставляй нас»: не унималась она. «Неужели ты не хочешь проводить сыновей в первый класс? Хочешь! Но ты желаешь для нас заработать! Не нужны мне такие деньги, раз они нас разлучают». Он успокаивает: «Ну, чуток, может год, может немного больше». А про себя думает: «Как не поехать, ты что!? Плачь не плачь дорогая, мне нужно ехать, я построю дом, куплю машину, чем я хуже других. А слезы женщины они – естественны». А ей говорит: «Заработаем много денег, я тебе куплю стиральную машину, детям компьютер, большой телевизор, вот почему я хочу ехать, ты пойми!». «Да, да я понимаю, ты хочешь как лучше, но приезжай быстрее. Я буду с нетерпением ждать тебя», – глотая слезы, соглашается она.
Она взяла его руку и положила на свой живот. «Ты чувствуешь?», улыбаясь сквозь слезы, спросила она. «Да», – ответил он. «Мы любим тебя, и будем ждать, наш дорогой папа». А что он чувствовал?! – живот надутый. «Идем к детям», – нежно притягивая к себе, она ведет его в детскую комнату ребятишки давно спят. Кроватей нет, спят на полу. Полупустая комната, несколько игрушек в углу, сундук, на котором сложены курпачи. «Посмотри, какие они сладкие, наши малыши. Старший точная копия тебя, а младший на меня похож, но его характер твой, такой же упрямый до невозможности. Им нужен ты – отец, они будут по тебе скучать. Старший, если задерживаешься, не спит, ждет тебя, беспокоится. Он чувствует себя взрослым. Но малыш капризничает, если тебя долго нет. Мы будем ждать тебя!».
«Ну! Тоже мне, идем спать, такое ощущение, будто я на фронт уезжаю».
«Для меня это хуже войны!», – ответила она.
Он, улыбаясь, поцеловал жену, а в мыслях спешил быстрей открыть золотым ключиком путь в мир, где есть деньги, много денег, значит, есть и счастье. А в итоге что, что нашел?
«Эх, дурак!», – сколько раз он себе повторял эти слова. Всю ночь она не сомкнула глаз, то поцелует, то гладит волосы, то нежно руки ласкает, то поплачет.
«Эх, дурак!», – не удерживая слезы, скажет, выпив полный стакан до дна калифорнийского вина.
– Сперва по плану год хотел работать, – он вытер кулаком рот. – Работал, но были долги, пришлось расплатиться. Второй год и третий брату деньги посылал, чтобы тот бизнес открыл, поднял его. Четвертый и пятый год копил для стройки нового дома и машины. Построили, и купили машину, ту, что хотел, ту, что мечтал. Белую «Волгу», красивая. В шестой год я купил детям квартиру в столице, им ведь где-то надо жить во время учебы. В седьмой и восьмой скопил тысяч тридцать, хорошая работа подвернулась, у итальянца на стройке. Все деньги послал жене». Говорю: «Это твои деньги». А она ответила: «На что они мне без тебя». Я ей: «Трать, покупай, что хочешь». Она говорит: «Приезжай, вместе и будем тратить». Хотел уехать, но ведь деньги нужны, сыновей в институт устроить, потом женить, так прошел девятый год и десятый. Теперь хочу домой».
Я его перебиваю.
- А зачем вы печалитесь, ведь все отлично, вы столько сделали?
- Х-мм, тебе мне не понять, ты молодой еще, а я дурак! – он пьяно, и тупо посмотрел на меня. – Вон поставь кассету.
Ставлю кассету. Видно старая кассета, на экране появляется годовалый ребенок, делающие первые шаги. Молодая женщина держит его за ручки, с улыбкой говорит: «Папа, мы идем к тебе!»
- А это моя мать с отцом, это их любимое место.
Мать с отцом сидят на старомодных креслах.
- Смотри, она сейчас мне помашет рукой.
Мать машет рукой и говорит: «Будь осторожен сынок, береги себя, а лучше приезжай. Мы с отцом, скучаем по тебе, мой малыш, приезжай. Детишки вечерами просят, чтобы я о тебе побольше рассказывала. Смотри, какая дочурка у тебя растет, приезжай, сынок, без тебя дом совсем опустел».
Изображение плохое, года сделали свое дело. Его жена чувствовалась, старалась принарядиться, но было видно, что весь её наряд состоял из скромного платья. Детишки играли рядом, в американские игрушки, что он послал.
- Ведь хотел поехать. «Но зачем, что ты тут будешь делать, не ломай счастье свое, кому ты нужен без денег, ты одел детей, кормишь семью и деньги зарабатываешь, так что благодари Бога!», - твердили мне родственники и друзья. Кого слушал, наливай!

Я открыл вторую трехлитровую бутыль вина, не успевая подливать. «Наливай», - подстегивал он.
- Ведь мать звала, звала! … На похороны послал деньги. «А что ты сможешь, не успеешь приехать, мы её похороним сами. А вот за деньги спасибо, все мероприятия провели на высшем уровне», - сказала родня.
Потом отца без меня проводили…. Наливай!
Я хотел его утешить, но он оттолкнул меня, нетерпимо повторив: «Наливай».
- А что теперь, смотри, – он достал другую кассету, включил ее. Там девочка лет десяти, двое взрослых парней и женщина. Они все сидят во дворе, на красивом плетеном диване. Вот женщину снимают крупным планом, ей дали слово.
- Ну, что сказать, - начала она. - У нас все хорошо, вот дети растут, помогают во всем. Дочка научилась готовить то, что наш папа любит. Женщина была одета нарядно, дорого, но её глаза были наполнены печалью, можно сказать скорбь окутала их. Не было надежды в её словах, искры в глазах потухли, не было той яркой и чувственной любви, которая лучом пробивала, наполняла экран как в первой кассете.
- Да, – бойко отвечает девочка, – папочка я вам плов приготовила!
- Да это шавля, а не плов! – дразнит помладше паренек.
- Нет, нет, это был настоящий плов, который папа любит, – перебила его мать. – Ну что еще, снимите дом, который наш папа построил, папе спасибо. Оператор наводит камеру на большой и красивый дом.
- Папа такого платья ни у кого нет, – кокетливо говорит девочка. И объектив резко возвращается обратно.
А девочка не унимается: - Мам, ну покажи золотую цепочку. Папа, она ей так идет. Ой, знали бы вы, как все ей завидуют. – Женщина неуклюже показывает массивную золотую цепь.
- Спасибо папе, что не забывает мой день рождение. Ну что у нас еще? Вот сыновья работают у дяди, почти ведут его бизнес, учатся, старший готовится в институт…
И здесь она закрыла рукой лицо. Камера поворачивается и снимает детей.
- Ну, мам, хватит плакать, отец увидит, что скажет! – говорит старший сын.
- А я не плачу. Камера возвращается на неё. Девочка обняла мать.
Молчание. Женщина вытирает слезы, оператор поймал слезу, которая катится по её лицу. Крупная слеза. Она упустила, не смогла вытереть её, потом тихо сказала.
- У нас есть все, но нет вас. Вы все сделали. Устала звать, но знайте, мы любим папу и с нетерпением ждем, - и она не выдержала и зарыдала. И на этом месте оператор отключил камеру, а дальше вмонтировали какой-то праздник, где все танцевали, а за столами сидело много гостей.

- Ты видел дом, красивый, правда? А машину?
- Да, - ответил я.
- Но кто они? - слезы наполнили его глаза.- Кто это? – задал он мне неожиданный вопрос.
- Как кто?! Ваши сыновья и дочь с женой, – ответил я.
- Нет… Я их не знаю… Не знаю!!! Кто это девочка? А эти парни, и эта старая женщина, кто они? Понимаешь!… Я их не знаю!!! Где моя красавица, где мои малыши, где мои старики? Где? Где мой дом, в котором была моя свадьба, где родились мои сыновья, где? Нету их! Дурак!.. Неужели я так крепко спал. Если это сон, разбуди меня, прошу, избавь меня от этого кошмарного сна. Разбуди!.. – тихо сказал он.
- Да что вы, успокойтесь, могло быть и хуже, а что если бы вас посадили, скажем, лет на десять или двадцать, что тогда, а? Вам ведь многие завидует! А вы здесь сами плачете и меня утопили в слезах, успокойтесь!

Мои слова немного утешили его, он успокоился, мы стали пить дальше. Он что-то бормотал себе под нос. После он включил вновь первую кассету, перемотал её вперед и еще раз посмотрел запись, поймав крупный план своей жены, нажал на кнопку. «Пауза», встал на колени, обнял телевизор.
- Прости, прости за все, – сказал он, будто она стояла рядом.
- Лети домой мужик, лети покуда не поздно, черт с ними, деньгами, тебя еще ждут, – твердил я пьяно, весь в слезах, а из носа текло. – Ты лети и восстановишь все упущенное…
- Завтра! Домой, к детям, давай выпьем.
Я налил себе и ему по полной.
- Хватит мне Америки, спасибо этой земле, выпьем за нашу страну! Домой!…
Мы выпили до конца. Потом он выключил телевизор и видео.
- Идем спать! – скомандовал он.

Меня тормошил Саша.
Просыпайся!!! – он сильно дергал меня за плечо.
- Просыпайся!
Я с трудом разлепил веки.
- Ну, чего тебе? У меня сегодня day off, дай выспаться, пожалуйста, – закрывая глаза, ответил я.
- Да проснись ты! Он умер!
- Кто?!..
- Твой земляк! – сказал он.
Я вскрикнув, вскочил.
- Как умер! Он не может умереть, ему же домой надо лететь?..

Так сколько же стоит этот золотой ключик, к которому так стремятся люди? Сколько? Я не знаю! Многим обладателем визы в Америку знакомо чувство счастливчика, которому улыбнулась удача, и многие впоследствии проклинали тот день, когда получили эту визу, которая дала возможность заработать, забирая взамен ВСЕ.
Его тело отправили домой, а его большой рюкзак, содержащий несколько видеокассет, блокнот, в котором был сложен билет, купленный лет десять назад, кукла в коробке, две коллекционные модели красивых машин, женское кольцо, плеер с дисками узбекских песен, был забыт.
Складывая его вещи в свой чемодан, я открыл фотоальбом. На первой странице была старая фотография. На ней в центре старик и старушка сидят, по бокам и сзади стоят остальные. Двое мальчишек, старшему лет пять, младшему где-то три, он и его жена, молодые, счастливые, с беззаботной улыбкой.
Внизу было написано: «Мои любимые, мои дорогие я по вас очень и очень скучаю». Дальше я не стал открывать альбом.
Вот и вся история, после чего я решил вернуться домой к одинокой матери.

Одил Журабоев. Odil Juraboev
2000 год. Сентябрь, Нью-Йорк.
http://youngblood.ru/abs/abstraction.aspx?id=32075